Главная
Владельцам сайтов - надёжный заработок
Поступление за деньги
Подача документов
Математика
Сочинение
Обществознание
Результаты экзамена
Ссылки
Апелляция
Купить CD ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА
Купить 1C:Репетитор.Русский язык (9-11 класс)
Учебник составлен при активном участии
филологического факультета МГУ.
Купить Teach Pro. Математика 7-11 класс
Купить Тесты по математике
Купить CD Геометрия
Купить CD Математика/Начала анализа
Купить CD Тригонометрия
Купить CD Уравнения/Неравенства
|
Мастер и Маргарита
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 4. Погоня
Утихли истерические женские крики, отсверлили свистки милиции, две
санитарные машины увезли: одна -- обезглавленное тело и отрезанную голову в
морг, другая -- раненную осколками стекла красавицу вожатую, дворники в
белых фартуках убрали осколки стекол и засыпали песком кровавые лужи, а Иван
Николаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался на
ней.
Несколько раз он пытался подняться, но ноги его не слушались -- с
Бездомным приключилось что-то вроде паралича.
Поэт бросился бежать к турникету, как только услыхал первый вопль, и
видел, как голова подскакивала на мостовой. От этого он до того обезумел,
что, упавши на скамью, укусил себя за руку до крови. Про сумасшедшего немца
он, конечно, забыл и старался понять только одно, как это может быть, что
вот только что он говорил с Берлиозом, а через минуту -- голова...
Взволнованные люди пробегали мимо поэта по аллее, что-то восклицая, но
Иван Николаевич их слов не воспринимал.
Однако неожиданно возле него столкнулись две женщины, и одна из них,
востроносая и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой женщине
так:
-- Аннушка, наша Аннушка! С садовой! Это ее работа! Взяла она в бакалее
подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбку
изгадила... Уж она ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть,
поскользнулся да и поехал на рельсы...
Из всего выкрикнутого женщиной в расстроенный мозг Ивана Николевича
вцепилось одно слово: "Аннушка"...
-- Аннушка... Аннушка?.. -- забормотал поэт, тревожно озираясь, --
позвольте, позвольте...
К слову "Аннушка" привязались слова "подсолнечное масло", а затем
почему-то "Понтий Пилат". Пилата поэт отринул и стал вязать цепочку, начиная
со слова "Аннушка". И цепочка эта связалась очень быстро и тотчас привела к
сумасшедшему профессору.
Виноват! Да ведь он же сказал, что заседание не состоится, потому что
Аннушка разлила масло. И, будьте любезны, оно не состоится! Этого мало: он
прямо сказал, что Берлиозу отрежет голову женщина?! Да, да, да! Ведь вожатая
была женщина?! Что же это такое? А?
Не оставалось даже зерна сомнения в том, что таинственный консультант
точно знал заранее всю картину ужасной смерти Берлиоза. Тут две мысли
пронизали мозг поэта. Первая: "Он отнюдь не сумасшедший! Все это глупости!",
и вторая: "Уж не подстроил ли он это сам?!"
Но, позвольте спросить, каким образом?!
-- Э, нет! Это мы узнаем!
Сделав над собой великое усилие, Иван Николаевич поднялся со скамьи и
бросился назад, туда, где разговаривал с профессором. И оказалось, что тот,
к счастью, еще не ушел.
На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна,
и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот
стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу.
Отставной втируша-регент сидел на том самом месте, где сидел еще
недавно сам Иван Николаевич. Теперь регент нацепил себе на нос явно не
нужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. От
этого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем был тогда, когда указывал
Берлиозу путь на рельсы.
С холодеющим сердцем Иван приблизился к профессору и, взглянув ему в
лицо, убедился в том, что никаких признаков сумасшествия нет и не было.
-- Сознавайтесь, кто вы такой? -- глухо спросил Иван.
Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит поэта, и
ответил неприязненно:
-- Не понимай... русский говорить...
-- Они не понимают! -- ввязался со скамейки регент, хотя его никто и не
просил объяснять слова иностранца.
-- Не притворяйтесь! -- грозно сказал Иван и почувствовал холод под
ложечкой, -- вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и не
профессор! Вы -- убийца и шпион! Документы! -- яростно крикнул Иван.
Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот и пожал
плечами.
-- Гражданин! -- опять встрял мерзкий регент, -- вы что же это волнуете
интуриста? За это с вас строжайше спросится! -- а подозрительный профессор
сделал надменное лицо, повернулся и пошел от Ивана прочь.
Иван почувствовал, что теряется. Задыхаясь, он обратился к регенту:
-- Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это
сделать!
Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
-- Где твой преступник? Где он? Иностранный преступник? -- глаза
регента радостно заиграли, -- этот? Ежели он преступник, то первым долгом
следует кричать: "Караул!" А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! -- и
тут регент разинул пасть.
Растерявшийся Иван послушался шуткаря-регента и крикнул "караул!", а
регент его надул, ничего не крикнул.
Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес. Две
каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слово "пьяный".
-- А, так ты с ним заодно? -- впадая в гнев, прокричал Иван, -- ты что
же это, глумишься надо мной? Пусти!
Иван кинулся вправо, и регент -- тоже вправо! Иван -- влево, и тот
мерзавец туда же.
-- Ты нарочно под ногами путаешься? -- зверея, закричал Иван, -- я тебя
самого предам в руки милиции!
Иван сделал попытку ухватить негодяя за рукав, но промахнулся и ровно
ничего не поймал. Регент как сквозь землю провалился.
Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот был
уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительный
регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой
компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров,
черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Тройка
двинулась в Патриарший, причем кот тронулся на задних лапах.
Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что догнать их
будет очень трудно.
Тройка мигом проскочила по переулку и оказалась на Cпиридоновке.
Сколько Иван не прибавлял шагу, расстояние между преследуемыми и им ничуть
не сокращалось. И не успел поэт опомниться, как после тихой Cпиридоновки
очутился у Никитских ворот, где положение его ухудшилось. Тут уж была
толчея, Иван налетел на кой-кого из прохожих, был обруган. Злодейская же
шайка к тому же здесь решила применить излюбленный бандитский прием --
уходить врассыпную.
Регент с великой ловкостью на ходу ввинтился в автобус, летящий к
Арбатской площади, и ускользнул. Потеряв одного из преследуемых, Иван
сосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел к
подножке моторного вагона "А", стоящего на остановке, нагло отсадил
взвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всучить
кондукторше гривенник через открытое по случаю духоты окно.
Поведение кота настолько поразило Ивана, что он в неподвижности застыл
у бакалейного магазина на углу и тут вторично, но гораздо сильнее, был
поражен поведением кондукторши. Та, лишь только увидела кота, лезущего в
трамвай, со злобой, от которой даже тряслась, закричала:
-- Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову!
Ни кондукторшу, ни пассажиров не поразила самая суть дела: не то, что
кот лезет в трамвай, в чем было бы еще полбеды, а то, что он собирается
платить!
Кот оказался не только платежеспособным, но и дисциплинированным
зверем. При первом же окрике кондукторши он прекратил наступление, снялся с
подножки и сел на остановке, потирая гривенником усы. Но лишь кондукторша
рванула веревку и трамвай тронулся, кот поступил как всякий, кого изгоняют
из трамвая, но которому все-таки ехать-то надо. Пропустив мимо себя все три
вагона, кот вскочил на заднюю дугу последнего, лапой вцепился в какую-то
кишку, выходящую из стенки, и укатил, сэкономив, таким образом, гривенник.
Занявшись паскудным котом, Иван едва не потерял самого главного из трех
-- профессора. Но, по счастью, тот не успел улизнуть. Иван увидел серый
берет в гуще в начале Большой Никитской, или Герцена. В мгновение ока Иван и
сам оказался там. Однако удачи не было. Поэт и шагу прибавлял, и рысцой
начинал бежать, толкая прохожих, и ни на сантиметр не приблизился к
профессору.
Как ни был расстроен Иван, все же его поражала та сверхъестественная
скорость, с которой происходила погоня. И двадцати секунд не прошло, как
после Никитских ворот Иван Николаевич был уже ослеплен огнями на Арбатской
площади. Еще несколько секунд, и вот какой-то темный переулок с
покосившимися тротуарами, где Иван Николаевич грохнулся и разбил колено.
Опять освещенная магистраль -- улица Кропоткина, потом переулок, потом
Остоженка и еще переулок, унылый, гадкий и скупо освещенный. И вот здесь-то
Иван Николаевич окончательно потерял того, кто был ему так нужен. Профессор
исчез.
Иван Николаевич смутился, но ненадолго, потому что вдруг сообразил, что
профессор непременно должен оказаться в доме N 13 и обязательно в квартире
47.
Ворвавшись в подъезд, Иван Николаевич взлетел на второй этаж,
немедленно нашел эту квартиру и позвонил нетерпеливо. Ждать пришлось
недолго: открыла Ивану дверь какая-то девочка лет пяти и, ни о чем не
справляясь у пришедшего, немедленно ушла куда-то.
В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенной
малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, на
стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом, а на
полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивались вниз.
За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричал
что-то стихами.
Иван Николаевич ничуть не растерялся в незнакомой обстановке и прямо
устремился в коридор, рассуждая так: "Он, конечно, спрятался в ванной". В
коридоре было темно. Потыкавшись в стены, Иван увидел слабенькую полоску
света внизу под дверью, нашарил ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил,
и Иван оказался именно в ванной и подумал о том, что ему повезло.
Однако повезло не так уж, как бы нужно было! На Ивана пахнуло влажным,
теплом и, при свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта,
висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали. Так
вот, в этой ванне стояла голая гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках.
Она близоруко прищурилась на ворвавшегося Ивана и, очевидно, обознавшись в
адском освещении, сказала тихо и весело:
-- Кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли?.. Федор Иваныч
сейчас вернется. Вон отсюда сейчас же! -- и махнула на Ивана мочалкой.
Недоразумение было налицо, и повинен в нем был, конечно, Иван
Николаевич. Но признаться в этом он не пожелал и, воскликнув укоризненно:
"Ах, развратница!.." -- тут же зачем-то очутился на кухне. В ней никого не
оказалось, и на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухших
примусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемое
окно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона,
из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под большой
иконой висела пришпиленная маленькая -- бумажная.
Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде
чем выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также и
бумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру,
что-то бормоча, конфузясь при мысли о том, что он только что пережил в
ванной, невольно стараясь угадать, кто бы был этот наглый Кирюшка и не ему
ли принадлежит противная шапка с ушами.
В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища беглеца, но того
нигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому себе:
-- Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!
Следовало бы, пожалуй, спросить Ивана Николаевича, почему он полагает,
что профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в другом месте. Да горе
в том, что спросить-то было некому. Омерзительный переулок был совершенно
пуст.
Через самое короткое время можно было увидеть Ивана Николаевича на
гранитных ступенях амфитеатра Москвы-реки.
Сняв с себя одежду, Иван поручил ее какому-то приятному бородачу,
курящему самокрутку возле рваной белой толстовки и расшнурованных стоптанных
ботинок. Помахав руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду. Дух
перехватило у него, до того была холодна вода, и мелькнула даже мысль, что
не удастся, пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить удалось, и,
отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами, Иван Николаевич начал
плавать в пахнущей нефтью черной воде меж изломанных зигзагов береговых
фонарей.
Когда мокрый Иван приплясал по ступеням к тому месту, где осталось под
охраной бородача его платье, выяснилось, что похищено не только второе, но и
первый, то есть сам бородач. Точно на том месте, где была груда платья,
остались полосатые кальсоны, рваная толстовка, свеча, иконка и коробка
спичек. Погрозив в бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван облачился в
то, что было оставлено.
Тут его стали беспокоить два соображения: первое, это то, что исчезло
удостоверение МАССОЛИТа, с которым он никогда не расставался, и, второе,
удастся ли ему в таком виде беспрепятственно пройти по Москве? Все-таки в
кальсонах... Правда, кому какое дело, а все же не случилось бы какой-нибудь
придирки или задержки.
Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где те застегивались у щиколотки,
в расчете на то, что, может быть, в таком виде они сойдут за летние брюки,
забрал иконку, свечу и спички и тронулся, сказав самому себе:
-- К Грибоедову! Вне всяких сомнений, он там.
Город уже жил вечерней жизнью. В пыли пролетали, бряцая цепями,
грузовики, на платформах коих, на мешках, раскинувшись животами кверху,
лежали какие-то мужчины. Все окна были открыты. В каждом из этих окон горел
огонь под оранжевым абажуром, и из всех окон, из всех дверей, из всех
подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый рев
полонеза из оперы "Евгений Онегин".
Опасения Ивана Николаевича полностью оправдались: прохожие обращали на
него внимание и оборачивались. Вследствие этого он решил покинуть большие
улицы и пробираться переулочками, где не так назойливы люди, где меньше
шансов, что пристанут к босому человеку, изводя его расспросами о кальсонах,
которые упорно не пожелали стать похожими на брюки.
Иван так и сделал и углубился в таинственную сеть Арбатских переулков и
начал пробираться под стенками, пугливо косясь, ежеминутно оглядываясь, по
временам прячась в подъездах и избегая перекрестков со светофорами, шикарных
дверей посольских особняков.
И на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил вездесущий
оркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне.
НАЗАД ВПЕРЁД
|
