Главная
Владельцам сайтов - надёжный заработок
Поступление за деньги
Подача документов
Математика
Сочинение
Обществознание
Результаты экзамена
Ссылки
Апелляция
Купить CD ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА
Купить 1C:Репетитор.Русский язык (9-11 класс)
Учебник составлен при активном участии
филологического факультета МГУ.
Купить Teach Pro. Математика 7-11 класс
Купить Тесты по математике
Купить CD Геометрия
Купить CD Математика/Начала анализа
Купить CD Тригонометрия
Купить CD Уравнения/Неравенства
|
Накануне
X
Елена дружелюбно встретила Берсенева, уже не в саду, а в гостиной, и
тотчас же, почти нетерпеливо, возобновила вчерашний разговор. Она была одна:
Николай Артемьевич тихонько скрылся куда-то, Анна Васильевна лежала наверху
с мокрою повязкой на голове. Зоя сидела возле нее, аккуратно расправив юбку
и сложив на коленях ручки; Увар Иванович почивал в мезонине на широком и
удобном диване, получившем прозвище "Самосон". Берсенев снова упомянул о
своем отце: он свято чтил его память. Скажем и мы несколько слов о нем.
Владелец восьмидесяти двух душ, которых он освободил перед смертию,
иллюминат, старый гёттингенский студент, автор рукописного сочинения о
"Проступлениях или преобразованиях духа в мире", сочинения, в котором
шеллингианизм, сведенборгианизм и республиканизм смешались самым
оригинальным образом, отец Берсенева привез его в Москву еще мальчиком,
тотчас после кончины его матери, и сам занялся его воспитанием. Он
подготовлялся к каждому уроку, трудился необыкновенно добросовестно и
совершенно неуспешно: он был мечтатель, книжник, мистик, говорил с запинкой,
глухим голосом, выражался темно и кудряво, все больше сравнениями, дичился
даже сына, которого любил страстно. Не мудрено, что сын только хлопал
глазами за его уроками и не подвигался ни на волос. Старик (ему было под
пятьдесят лет, он женился очень поздно) догадался наконец, что дело не идет
на лад, и поместил своего Андрюшу в пансион. Андрюша стал учиться, но из-под
родительского присмотра не вышел: отец навещал его беспрестанно, надоедая
содержателю своими наставлениями и беседами; надзиратели также тяготились
незваным гостем: он то и дело приносил им какие-то, по их словам,
премудреные книги о воспитании. Даже школьникам становилось неловко при виде
смуглого и рябого лица старика, его тощей фигуры, постоянно облеченной в
какой-то вострополый серый фрак. Школьники не подозревали тогда, что этот
угрюмый, никогда не улыбавшийся господин, с журавлиной походкой и длинным
носом - сердцем сокрушался и болел о каждом из них почти так же, как о
собственном сыне. Он однажды вздумал побеседовать с ними о Вашингтоне. "Юные
питомцы!" - начал он, но при первых звуках его странного голоса юные питомцы
разбежались. Честный гёттингенец жил не на розах: он был постоянно подавлен
ходом истории, всякого рода вопросами и соображениями. Когда молодой
Берсенев поступил в университет, он ездил с ним на лекции; но уже здоровье
начинало изменять ему. События 48-го года потрясли его до основания (надо
было всю книгу переделать), и он умер зимой 53-го года, не дождавшись выхода
сына из университета, но заранее поздравив его кандидатом и благословив его
на служение науке. "Передаю тебе светоч, - говорил он ему за два часа до
смерти, - я держал его, покамест мог, не выпускай и ты сей светоч до конца".
Берсенев долго говорил с Еленой о своем отце. Неловкость, которую он
чувствовал в ее присутствии, исчезла, и пришепетывал он не так сильно.
Разговор перешел к университету.
- Скажите, - спросила его Елена, - между вашими товарищами были
замечательные люди?
Берсенев вспомнил слова Шубина.
- Нет, Елена Николаевна, сказать вам по правде, не было между нами ни
одного замечательного человека. Да и где! Было, говорят, время в Московском
университете! Только не теперь. Теперь это училище - не университет. Мне
было тяжело с моими товарищами, - прибавил он, понизив голос.
- Тяжело?.. - прошептала Елена.
- Впрочем, - продолжал Берсенев, - я должен оговориться. Я знаю одного
студента, - правда, он не моего курса, - это действительно замечательный
человек.
- Как его зовут? - с живостью спросила Елена.
- Инсаров, Дмитрий Никанорович. Он болгар.
- Не русский?
- Нет, не русский.
- Зачем же он живет в Москве?
- Он приехал сюда учиться. И знаете ли, с какою целью он учится? У него
одна мысль: освобождение его родины. И судьба его необыкновенная. Отец его
был довольно зажиточный купец, родом из Тырнова. Тырнов теперь небольшой
городок, а в старину это была столица Болгарии, когда еще Болгария была
независимым королевством. Торговал он в Софии, имел сношения c Россией;
сестра его, родная тетка Инсарова, до сих пор живет в Киеве, замужем за
старшим учителей истории в тамошней гимназии. В тысяча восемьсот тридцать
пятом году, стало быть восемнадцать лет тому назад, совершилось ужасное
злодеяние: мать Инсарова вдруг пропала без вести; через неделю ее нашли
зарезанною. - Елена содрогнулась. Берсенев остановился.
- Продолжайте, продолжайте, - проговорила она.
- Ходили слухи, что ее похитил и убил турецкий ага; ее муж, отец
Инсарова, дознался правды, хотел отметить, но он только ранил кинжалом
агу... Его расстреляли.
- Расстреляли? без суда?
- Да. Инсарову в то время пошел восьмой год. Он остался на руках у
соседей. Сестра узнала об участи братниного семейства и пожелала иметь
племянника у себя. Его доставили в Одессу, а оттуда в Киев. В Киеве он
прожил целых двенадцать лет. Оттого он так хорошо говорит по-русски.
- Он говорит по-русски?
- Как мы с вами. Когда ему минуло двадцать лет (это было в начале сорок
восьмого года), он пожелал вернуться на родину. Был в Софии и Тырнове, всю
Болгарию исходил вдоль и поперек, провел в ней два года, выучился опять
родному языку. Турецкое правительство преследовало его, и он, вероятно, в
эти два года подвергался большим опасностям; я раз увидел у него на шее
широкий рубец, должно быть, след раны; но он об этом говорить не любит. Он
тоже в своем роде молчальник. Я пытался его расспрашивать - не тут-то было.
Отвечает общими фразами. Он ужасно упрям. В пятидесятом году он опять
приехал в Россию, в Москву, с намерением образоваться вполне, сблизиться с
русскими, а потом, когда он выйдет из университета...
- Что же тогда? - перебила Елена.
- А что бог даст. Мудрено вперед загадывать.
Елена долго не спускала глаз с Берсенева.
- Вы очень заинтересовали меня своим рассказом, - промолвила она. -
Каков он из себя, этот ваш, как вы его назвали... Инсаров?
- Как вам сказать? по-моему, недурен. Да вот вы сами его увидите.
- Как так?
- Я его приведу сюда, к вам. Он послезавтра переезжает в нашу
деревеньку и будет жить со мной на одной квартире.
- Неужели? Да захочет ли он прийти к вам?
- Еще бы! Он очень будет рад.
- Он не горд?
- Он? Нимало. То есть, если хотите, он горд, только не в том смысле,
как вы понимаете. Денег он, например, взаймы ни от кого не возьмет.
- А он беден?
- Да, небогат. Ездивши в Болгарию, он собрал кой-какие крохи, уцелевшие
от отцовского достояния, и тетка ему помогает; но все это безделица.
- У него, должно быть, много характера, - заметила Елена.
- Да. Это железный человек. И в то же время, вы увидите, в нем есть
что-то детское, искреннее, при всей его сосредоточенности и даже скрытности.
Правда, его искренность - не наша дрянная искренность, искренность людей,
которым скрывать решительно нечего... Да вот я его к вам приведу, погодите.
- И не застенчив он? - спросила опять Елена.
- Нет, не застенчив. Одни самолюбивые люди застенчивы.
- А разве вы самолюбивы?
Берсенев смешался и развел руками.
- Вы возбуждаете мое любопытство, - продолжала Елена. - Ну, а скажите,
не отомстил он этому турецкому аге?
Берсенев улыбнулся.
- Мстят только в романах, Елена Николаевна; да и притом в двенадцать
лет этот ага мог умереть.
- Однако господин Инсаров вам ничего об этом не говорил?
- Ничего.
- Зачем он ездил в Софию?
- Там отец его жил.
Елена задумалась.
- Освободить свою родину! - промолвила она. - Эти слова даже выговорить
страшно, так они велики.
В это мгновение вошла в комнату Анна Васильевна, и разговор
прекратился.
Странные ощущения волновали Берсенева, когда он возвращался домой в тот
вечер. Он не раскаивался в своем намерении познакомить Елену с Инсаровым, он
находил весьма естественным то глубокое впечатление, которое произвели на
нее его рассказы о молодом болгаре... не сам ли он старался усилить это
впечатление! Но тайное и темное чувство скрытно гнездилось в его сердце; он
грустил нехорошею грустию. Эта грусть не помешала ему, однако, взяться за
"Историю Гогенштауфенов" и начать читать ее с самой той страницы, на которой
он остановился накануне.
НАЗАД ВПЕРЁД
|
