Главная
Владельцам сайтов - надёжный заработок
Поступление за деньги
Подача документов
Математика
Сочинение
Обществознание
Результаты экзамена
Ссылки
Апелляция
Купить CD ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА
Купить 1C:Репетитор.Русский язык (9-11 класс)
Учебник составлен при активном участии филологического факультета МГУ.
Купить Teach Pro. Математика 7-11 класс
Купить Тесты по математике
Купить CD Геометрия
Купить CD Математика/Начала анализа
Купить CD Тригонометрия
Купить CD Уравнения/Неравенства
|
Накануне
VI
Между тем Елена вернулась в свою комнату, села перед раскрытым окном и
оперлась головой на руки. Проводить каждый вечер около четверти часа у окна
своей комнаты вошло у ней в привычку. Она беседовала сама с собою в это
время, отдавала себе отчет в протекшем дне. Ей недавно минул двадцатый год.
Росту она была высокого, лицо имела бледное и смуглое, большие серые глаза
под круглыми бровями, окруженные крошечными веснушками, лоб и нос совершенно
прямые, сжатый рот и довольно острый подбородок. Ее темно-русая коса
спускалась низко на тонкую шею. Во всем ее существе, в выражении лица,
внимательном и немного пугливом, в ясном, но изменчивом взоре, в улыбке, как
будто напряженной, в голосе, тихом и неровном, было что-то нервическое,
электрическое, что-то порывистое и торопливое, словом, что-то такое, что не
могло всем нравиться, что даже отталкивало иных. Руки у ней были узкие,
розовые, с длинными пальцами, ноги тоже узкие; она ходила быстро, почти
стремительно, немного наклоняясь вперед. Она росла очень странно; сперва
обожала отца, потом страстно привязалась к матери и охладела к обоим,
особенно к отцу. В последнее время она обходилась с матерью, как с больною
бабушкой; а отец, который гордился ею, пока она слыла за необыкновенного
ребенка, стал ее бояться, когда она выросла, и говорил о ней, что она
какая-то восторженная республиканка, бог знает в кого! Слабость возмущала
ее, глупость сердила, ложь она не прощала "во веки веков"; требования ее ни
перед чем не отступали, самые молитвы не раз мешались с укором. Стоило
человеку потерять ее уважение, - а суд произносила она скоро, часто слишком
скоро, - и уж он переставал существовать для нее. Все впечатления резко
ложились в ее душу; не легко давалась ей жизнь.
Гувернантка, которой Анна Васильевна поручила докончить воспитание
своей дочери, - воспитание, заметим в скобках, даже не начатое скучавшей
барыней, - была из русских, дочь разорившегося взяточника, институтка, очень
чувствительное, доброе и лживое существо; она то и дело влюблялась и кончила
тем, что в пятидесятом году (когда Елене минуло семнадцать лет) вышла замуж
за какого-то офицера, который тут же ее и бросил. Гувернантка эта очень
любила литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению,
но чтение одно ее не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности,
деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили;
она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню
она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением. Все
притесненные животные, худые дворовые собаки, осужденные на смерть котята,
выпавшие из гнезда воробьи, даже насекомые и гады находили в Елене
покровительство и защиту: она сама кормила их, не гнушалась ими. Мать не
мешала ей; зато отец очень негодовал на свою дочь за ее, как он выражался,
пошлое нежничанье и уверял, что от собак да кошек в доме ступить негде.
"Леночка, - кричал он ей, бывало, - иди скорей, паук муху сосет, освобождай
несчастную!" И Леночка, вся встревоженная, прибегала, освобождала муху,
расклеивала ей лапки. "Ну, теперь дай себя покусать, коли ты такая добрая",
- иронически замечал отец; но она его не слушала. На десятом году Елена
познакомилась с нищею девочкой Катей и тайком ходила к ней на свидание в
сад, приносила ей лакомства, дарила ей платки, гривеннички - игрушек Катя не
брала. Она садилась с ней рядом на сухую землю, в глуши, за кустом крапивы;
с чувством радостного смирения ела ее чёрствый хлеб, слушала ее рассказы. У
Кати была тетка, злая старуха, которая ее часто била; Катя ее ненавидела и
все говорила о том, как она убежит от тетки, как будет жить на всей божьей
воле; с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым
словам, пристально смотрела на Катю, и все в ней тогда - ее черные, быстрые,
почти звериные глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное
платье - казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным. Елена
возвращалась домой и долго потом думала о нищих, о божьей воле; думала о
том, как она вырежет себе ореховую палку, и сумку наденет, и убежит с Катей,
как она будет скитаться по дорогам в венке из васильков: она однажды видела
Катю в таком венке. Входил ли в это время кто-нибудь из родных в комнату,
она дичилась и глядела букой. Однажды она в дождь бегала на свиданье с Катей
и запачкала себе платье; отец увидал ее и назвал замарашкой, крестьянкой.
Она вспыхнула вся - и страшно и чудно стало ей на сердце. Катя часто
напевала какую-то полудикую, солдатскую песенку; Елена выучилась у ней этой
песенке... Анна Васильевна подслушала ее и пришла в негодование.
- Откуда ты набралась этой мерзости? - спросила она свою дочь.
Елена только посмотрела на мать и ни слова не сказала: она
почувствовала, что скорее позволит растерзать себя на части, чем выдаст свою
тайну, и опять стало ей и страшно и сладко на сердце. Впрочем, знакомство ее
с Катей продолжалось недолго: бедная девочка занемогла горячкой и через
несколько дней умерла.
Елена очень тосковала и долго по ночам заснуть не могла, когда узнала о
смерти Кати. Последние слова нищей девочки беспрестанно звучали у ней в
ушах, и ей самой казалось, что ее зовут...
А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала
молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге.
Подруг у ней не было: изо всех девиц, посещавших дом Стаховых, она не
сошлась ни о одной. Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а с
шестнадцатилетнего возраста она стала почти совсем независима; она зажила
собственною своею жизнию, но жизнию одинокою. Ее душа и разгоралась и
погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не
стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась. Она иногда сама
себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей
не то бессмысленном, не то непонятным. "Как жить без любви? а любить
некого!" - думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих
ощущений. Восемнадцати лет она чуть не умерла от злокачественной лихорадки;
потрясенный до основания, весь ее организм, от природы здоровый и крепкий,
долго не мог справиться: последние следы болезни исчезли наконец, но отец
Елены Николаевны все еще не без озлобления толковал об ее нервах. Иногда ей
приходило в голову, что она желает чего-то, чего никто не желает, о чем
никто не мыслит в целой России. Потом она утихала, даже смеялась над собой,
беспечно проводила день за днем, но внезапно что-то сильное, безымянное, с
чем она совладеть не умела, так и закипало в ней, так и просилось вырваться
наружу. Гроза проходила, опускались усталые, невзлетевшие крылья; но эти
порывы не обходились ей даром. Как она ни старалась не выдать того, что в
ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном
спокойствии, и родные ее часто были вправе пожимать плечами, удивляться и не
понимать ее "странностей".
В день, с которого начался наш рассказ, Елена дольше обыкновенного не
отходила от окна. Она много думала о Берсеневе, о своем разговоре с ним. Он
ей нравился; она верила теплоте его чувств, чистоте его намерений. Он
никогда еще так не говорил с ней, как в тот вечер. Она вспомнила выражение
его несмелых глаз, его улыбки - и сама улыбнулась и задумалась, но уже не о
нем. Она принялась глядеть "в ночь" через открытое окно. Долго глядела она
на темное, низко нависшее небо; потом она встала, движением головы откинула
от лица волосы и, сама не зная зачем, протянула к нему, к этому небу, свои
обнаженные, похолодевшие руки; потом она их уронила, стала на колени перед
своею постелью, прижалась лицом к подушке и, несмотря на все свои усилия не
поддаться нахлынувшему на нее чувству, заплакала какими-то странными,
недоумевающими, но жгучими слезами.
НАЗАД ВПЕРЁД
|