Главная
Владельцам сайтов - надёжный заработок
Поступление за деньги
Подача документов
Математика
Сочинение
Обществознание
Результаты экзамена
Ссылки
Апелляция
Купить CD ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА
Купить 1C:Репетитор.Русский язык (9-11 класс)
Учебник составлен при активном участии
филологического факультета МГУ.
Купить Teach Pro. Математика 7-11 класс
Купить Тесты по математике
Купить CD Геометрия
Купить CD Математика/Начала анализа
Купить CD Тригонометрия
Купить CD Уравнения/Неравенства
|
Отцы и дети
XXIV
Часа два спустя он стучался в дверь к Базарову.
- Я должен извиниться, что мешаю вам в ваших ученых занятиях, - начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости),- но я принужден просить вас уделить мне пять минут вашего времени... не более.
- Все мое время к вашим услугам,- ответил Базаров, у которого что-то пробежало по лицу, как только Павел Петрович переступил порог двери.
- С меня пяти минут довольно. Я пришел предложить вам один вопрос.
- Вопрос? О чем это?
- А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
Базаров, который встал было навстречу Павлу Петровичу, присел на край стола и скрестил руки.
- Вот мое мнение,- сказал он: - С теоретической точки зрения дуэль - нелепость; ну, а с практической точки зрения - это дело другое.
- То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни было ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы не позволили оскорбить себя, не потребовав удовлетворения?
- Вы вполне отгадали мою мысль.
- Очень хорошо-с. Мне очень приятно это слышать от вас. Ваши слова выводят меня из неизвестности...
- Из нерешимости, хотите вы сказать.
- Это все равно-с; я выражаюсь так, чтобы меня поняли; я... не семинарская крыса. Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной необходимости. Я решился драться с вами.
Базаров вытаращил глаза.
- Со мной?
- Непременно с вами.
- Да за что? помилуйте.
- Я бы мог объяснить вам причину,- начал Павел Петрович.- Но я предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний; я вас терпеть не могу, я вас презираю, и если вам этого не довольно...
Глаза Павла Петровича засверкали... Они вспыхнули и у Базарова.
- Очень хорошо-с,- проговорил он.- Дальнейших объяснений не нужно. Вам пришла фантазия испытать на мне свой рыцарский дух. Я бы мог отказать вам в этом удовольствии, да уж куда ни шло!
- Чувствительно вам обязан,- ответил Павел Петрович, - и могу теперь надеяться, что вы примете мой вызов, не заставив меня прибегнуть к насильственным мерам.
- То есть, говоря без аллегорий, к этой палке? - хладнокровно заметил Базаров.- Это совершенно справедливо. Вам нисколько не нужно оскорблять меня. Оно же и не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом... Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски.
- Прекрасно,- промолвил Павел Петрович и поставил трость в угол.- Мы сейчас скажем несколько слов об условиях нашей дуэли; но я сперва желал бы узнать, считаете ли вы нужным прибегнуть к формальности небольшой ссоры, которая смогла бы служить предлогом моему вызову?
- Нет, лучше без формальностей.
- Я сам так думаю. Полагаю также неуместным вникать в настоящие причинны нашего столкновения. Мы друг друга терпеть не можем. Чего больше?
- Чего же больше? - повторил иронически Базаров.
- Что же касается до самых условий поединка, то так как у нас секундантов не будет,- ибо где ж их взять?
- Именно, где их взять?
- То я имею честь предложить вам следующее: драться завтра рано, положим, в шесть часов, за рощей, на пистолетах; барьер в десяти шагах...
- В десяти шагах? это так; мы на это расстояние ненавидим друг друга.
- Можно и восемь, - заметил Павел Петрович.
- Можно; отчего же!
- Стрелять два раза; а на всякий случай каждому положить себе в карман письмецо, в котором он сам обвинит себя в своей кончине.
- Вот с этим я не совсем согласен,- промолвил Базаров. - Немножко на французский роман сбивается, неправдоподобно что-то.
- Быть может. Однако согласитесь, что неприятно подвергнуться подозрению в убийстве?
- Соглашаюсь. Но есть средство избегнуть этого грустного нарекания. Секундантов у нас не будет, но может быть свидетель.
- Кто именно, позвольте узнать?
- Да Петр.
- Какой Петр?
- Камердинер вашего брата. Он человек, стоящий на высоте современного образования, и исполнит свою роль со всем необходимым в подобных случаях комильфо.
- Мне кажется, вы шутите, милостивый государь.
- Нисколько. Обсудивши мое предложение, вы убедитесь, что оно исполнено здравого смысла и простоты. Шила в мешке не утаишь, а Петра я берусь подготовить надлежащим образом и привести на место побоища.
- Вы продолжаете шутить,- произнес, вставая со стула, Павел Петрович.- Но после любезной готовности, оказанной вами, я не имею права быть на вас в претензии... Итак, все устроено... Кстати, пистолетов у вас нет?
- Откуда будут у меня пистолеты, Павел Петрович? Я не воин.
- В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете быть уверены, что вот уже пять лет, как я не стрелял из них.
- Это очень утешительное известие.
Павел Петрович достал свою трость...
- Засим, милостивый государь, мне остается только благодарить вас и возвратить вас вашим занятиям. Честь имею кланяться.
- До приятного свидания, милостивый государь мой,- промолвил Базаров, провожая гостя.
Павел Петрович вышел, а Базаров постоял перед дверью и вдруг воскликнул: "Фу ты, черт! как красиво и как глупо! Экую мы комедию обломали! Ученые собаки так на задних лапах танцуют. А отказать было невозможно; ведь он меня, чего доброго, ударил бы, и тогда... (Базаров побледнел при одной этой мысли; вся его гордость так и поднялась на дыбы.) Тогда пришлось бы задушить его, как котенка". Он возвратился к своему микроскопу, но сердце у него расшевелилось, и спокойствие, необходимое для наблюдений, исчезло. "Он нас увидел сегодня,- думал он, - но неужели ж это он за брата так вступился? Да и что за важность, поцелуй? Тут что-нибудь другое есть. Ба! да не влюблен ли он сам? Разумеется, влюблен; это ясно как день. Какой переплет, подумаешь!.. Скверно! - решил он наконец,- скверно, с какой стороны ни посмотри. Во-первых, надо будет подставлять лоб и во всяком случае уехать; а тут Аркадий... и эта божья коровка Николай Петрович. Скверно, скверно".
День прошел как-то особенно тихо и вяло. Фенечки словно на свете не бывало; она сидела в своей комнатке, как мышонок в норке. Николай Петрович имел вид озабоченный. Ему донесли, что в его пшенице, на которую он особенно надеялся, показалась головня. Павел Петрович подавлял всех, даже Прокофьича, своею леденящею вежливостью. Базаров начал было письмо к отцу, да разорвал его и бросил под стол.
"Умру,- подумал он,- узнают; да я не умру. Нет, я еще долго на свете маячить буду". Он велел Петру прийти к нему на следующий день чуть свет для важного дела; Петр вообразил, что он хочет взять его с собой в Петербург. Базаров лег поздно, и всю ночь его мучили беспорядочные сны... Одинцова кружилась перед ним, она же была его мать, за ней ходила кошечка с черными усиками, и эта кошечка была Фенечка; а Павел Петрович представлялся ему большим лесом, с которым он все-таки должен был драться. Петр разбудил его в четыре часа; он тотчас оделся и вышел с ним.
Утро было славное, свежее; маленькие пестрые тучки стояли барашками на бледноясной лазури; мелкая роса высыпала на листьях и травах, блистала серебром на паутинках; влажная, земная земля, казалось, еще хранила румяный след зари; со всего неба сыпались песни жаворонков. Базаров дошел до рощи, присел в тени на опушку и только тогда открыл Петру, какой он ждал от него услуги. Образованный лакей перепугался насмерть; но Базаров успокоил его уверением, что ему другого нечего будет делать, как только стоять в отдалении да глядеть, и что ответственности он не подвергается никакой. "А между тем,- прибавил он,- подумай, какая предстоит тебе важная роль!" Петр развел руками, потупился и, весь зеленый, прислонился к березе.
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги, рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: "Экая глупость!" Утренний холодок заставил его раза два вздрогнуть... Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
Раздался топот конских ног по дороге... Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки, что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. "Вот этот тоже рано встал,- подумал Базаров,- да по крайней мере за делом, а мы?"
- Кажись, они идут-с,- шепнул вдруг Петр.
Базаров поднял голову и увидал Павла Петровича. Одетый в легкий клетчатый пиджак и белые, как снег, панталоны, он быстро шел по дороге; подмышкой он нес ящик, завернутый в зеленое сукно.
- Извините, я, кажется, заставил вас ждать,- промолвил он, кланяясь сперва Базарову, потом Петру, в котором он в это мгновение уважал нечто вроде секунданта.- Я не хотел будить моего камердинера.
- Ничего-с,- ответил Базаров,- мы сами только что пришли.
- А! тем лучше! - Павел Петрович оглянулся кругом.- Никого не видать, никто не помешает... Мы можем приступить?
- Приступим.
- Новых объяснений вы, я полагаю, не требуете?
- Не требую.
- Угодно вам заряжать? - спросил Павел Петрович, вынимая из ящика пистолеты.
- Нет; заряжайте вы, а я шаги обмеривать стану. Ноги у меня длиннее,- прибавил Базаров с усмешкой.- Раз, два, три...
- Евгений Васильич,- с трудом пролепетал Петр (он дрожал, как в лихорадке),- воля ваша, я отойду.
- Четыре... пять... Отойди, братец, отойди; можешь даже за дерево стать и уши заткнуть, только глаз не закрывай; а повалится кто, беги подымать. Шесть... семь... восемь...- Базаров остановился.- Довольно? - промолвил он, обращаясь к Павлу Петровичу, или еще два шага накинуть?
- Как угодно,- проговорил тот, заколачивая вторую пулю.
- Ну, накинем еще два шага.- Базаров провел носком сапога черту по земле.- Вот и барьер. А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.
- Я полагаю, на десять,- ответил Павел Петрович, подавая Базарову оба пистолета.- Соблаговолите выбрать.
- Соблаговоляю. А согласитесь, Павел Петрович, что поединок наш необычаен до смешного. Вы посмотрите только на физиономию нашего секунданта.
- Вам все желательно шутить,- ответил Павел
Петрович.- Я не отрицаю странности нашего поединка, но я считаю долгом предупредить вас, что я намерен драться серьезно. A bon entendeur, salut! (Имеющий уши да слышит! (франц.).)
- О! я не сомневаюсь в том, что мы решились истреблять друг друга; но почему же не посмеяться и не соединить utile dulci? (полезное с приятным? (лат.).). Так-то: вы мне по-французски, а я вам по-латыни.
- Я буду драться серьезно,- повторил Павел Петрович и отправился на свое место. Базаров, со своей стороны, отсчитал десять шагов от барьера и остановился.
- Вы готовы? - спросил Павел Петрович.
- Совершенно.
- Можем сходиться.
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета... "Он мне прямо в нос целит,- подумал Базаров,- и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов..." Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. "Слышал, стало быть ничего", - успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
Павел Петрович дрогнул слегка и хватился рукою за ляжку. Струйка крови потекла по его белым панталонам.
Базаров бросил пистолет в сторону и приблизился к своему противнику.
- Вы ранены? - промолвил он.
- Вы имели право подозвать меня к барьеру, - проговорил Павел Петрович,- а это пустяки. По условию, каждый имеет еще по одному выстрелу.
- Ну, извините, это до другого раза,- отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть.- Теперь я уже не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану. Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался?
- Все это вздор... Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, - промолвил с расстановкой Павел Петрович,- и... надо... опять... - Он хотел было дернуть себя за ус, но рука его ослабела, глаза закатились, и он лишился чувств.
- Вот новость.- Обморок! С чего бы!- невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву.- Посмотрим, что за штука? - Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны...- Кость цела,- бормотал он сквозь зубы,- пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул vastus externus задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая".
- Убиты-с? - прошелестел за его спиной трепетный голос Петра.
Базаров оглянулся.
- Ступай за водой поскорее, братец, а он нас с тобой еще переживет.
Но усовершенствованный слуга, казалось, не понимал его слов и не двигался с места. Павел Петрович медленно открыл глаза. "Кончается!" - шепнул Петр и начал креститься.
- Вы правы... Экая глупая физиономия! - проговорил с насильственною улыбкой раненый джентльмен.
- Да ступай же за водой, черт! - крикнул Базаров.
- Не нужно... Это был минутный vertige... (головокружение (франц.).) Помогите мне сесть... вот так... Эту царапину стоит только чем-нибудь прихватить, и я дойду домой пешком, а не то можно дрожки за мной прислать. Дуэль, если вам угодно, не возобновляется. Вы поступили благородно... сегодня, сегодня - заметьте.
- О прошлом вспоминать незачем,- возразил Базаров, - а что касается до будущего, то о нем тоже не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте, я вам перевяжу теперь ногу; рана ваша - не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
Базаров встряхнул Петра за ворот и послал его за дрожками.
- Смотри брата не испугай,- сказал ему Павел Петрович,- не вздумай ему докладывать.
Петр помчался; а пока он бегал за дрожками, оба противника сидели на земле и молчали. Павел Петрович старался не глядеть на Базарова; помириться с ним он все-таки не хотел; он стыдился своей заносчивости, своей неудачи, стыдился всего затеянного им дела, хотя и чувствовал, что более благоприятным образом оно кончиться не могло. "Не будет по крайней мере здесь торчать,- успокаивал он себя,- и на том спасибо". Молчание длилось, тяжелое и неловкое. Обоим было нехорошо. Каждый из них сознавал, что другой его понимает. Друзьям это сознание приятно, и весьма неприятно недругам, особенно когда нельзя ни объясниться, ни разойтись.
- Не туго ли я завязал вам ногу? - спросил, наконец, Базаров.
- Нет, ничего, прекрасно,- отвечал Павел Петрович и, погодя немного, прибавил: - Брата не обманешь, надо будет сказать ему, что мы повздорили из-за политики.
- Очень хорошо,- промолвил Базаров.- Вы можете сказать, что я бранил всех англоманов.
- И прекрасно. Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек? - продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге, "забочил" и снял шапку при виде "господ".
- Кто ж его знает! - ответил Базаров,- всего вероятнее, что ничего не думает.- Русский мужик - это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает.
- А! вот вы как!- начал было Павел Петрович и вдруг воскликнул: - Посмотрите, что ваш глупец Петр наделал! Ведь брат сюда скачет!
Базаров обернулся и увидал бледное лицо Николая Петровича, сидевшего на дрожках. Он соскочил с них, прежде нежели они остановились, и бросился к брату.
- Что это значит? - проговорил он взволнованным голосом. - Евгений Васильич, помилуйте, что это такое?
- Ничего,- отвечал Павел Петрович,- напрасно тебя потревожили. Мы немножко повздорили с господином Базаровым, и я за это немножко поплатился.
- Да из-за чего все вышло, ради бога?
- Как тебе сказать? Господин Базаров непочтительно отозвался о сэр Роберте Пиле. Спешу прибавить, что во всем этом виноват один я, а господин Базаров вел себя отлично. Я его вызвал.
- Да у тебя кровь, помилуй!
- А ты полагал, у меня вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно. Не правда ли, доктор? Помоги мне сесть на дрожки и не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров. Вот так; прекрасно. Трогай, кучер.
Николай Петрович пошел за дрожками; Базаров остался было назади...
- Я должен вас просить заняться братом,- сказал ему Николай Петрович,- пока нам из города привезут другого врача.
Базаров молча наклонил голову.
Час спустя Павел Петрович уже лежат в постеле с искусно забинтованною ногой. Весь дом переполошился; Фенечке сделалось дурно. Николай Петрович втихомолку ломал себе руки, а Павел Петрович смеялся, шутил, особенно с Базаровым; надел тонкую батистовую рубашку, щегольскую утреннюю курточку и феску, не позволил опускать шторы окон и забавно жаловался на необходимость воздержаться от пищи.
К ночи с ним, однако, сделался жар; голова у него заболела. Явился доктор из города. (Николай Петрович не послушался брата, да и сам Базаров этого желал; он целый день сидел у себя в комнате, весь желтый и злой, и только на самое короткое время забегал к больному; раза два ему случилось встретиться с Фенечкой, но она с ужасом от него отскакивала.) Новый доктор посоветовал прохладительные питья, а впрочем, подтвердил уверения Базарова, что опасности не предвидится никакой. Николай Петрович сказал ему, что брат сам себя поранил по неосторожности, на что доктор отвечал: "Гм!" - но, получив тут же в руку двадцать пять рублей серебром, промолвил: "Скажите! это часто случается, точно".
Никто в доме не ложился и не раздевался. Николай Петрович то и дело входил на цыпочках к брату и на цыпочках выходил от него; тот забывался, слегка охал, говорил ему по-французски: "Couchez-vous" ("Ложитесь" (франц.) ,- и просил пить. Николай Петрович заставил раз Фенечку поднести ему стакан лимонаду; Павел Петрович посмотрел на нее пристально и выпил стакан до дна. К утру жар немного усилился, показался легкий бред. Сперва Павел Петрович произносил несвязные слова; потом он вдруг открыл глаза и, увидав возле своей постели брата, заботливо наклонившегося над ним, промолвил:
- А не правда ли, Николай, в Фенечке есть что-то общее с Нелли?
- С какою Нелли, Паша?
- Как это ты спрашиваешь? С княгинею Р... Особенно в верхней части лица. C'est de la meme famille (В том же духе (франц.).
Николай Петрович ничего не отвечал, а сам про себя подивился живучести старых чувств в человеке. "Вот когда всплыло",- подумал он.
- Ах, как я люблю это пустое существо! - простонал Павел Петрович, тоскливо закидывая руки за голову. - Я не потерплю, чтобы какой-нибудь наглец посмел коснуться...- лепетал он несколько мгновений спустя.
Николай Петрович только вздохнул; он и не подозревал, к кому относились эти слова.
Базаров явился к нему на другой день, часов в восемь. Он успел уже уложиться и выпустить на волю всех своих лягушек, насекомых и птиц.
- Вы пришли со мной проститься? - проговорил Николай Петрович, поднимаясь ему навстречу.
- Точно так-с.
- Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан: Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который... который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат - человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый... Слава богу, что еще так кончилось. Я принял все нужные меры к избежанию огласки...
- Я вам оставлю свой адрес на случай, если выйдет история,- заметил небрежно Базаров.
- Я надеюсь, что никакой истории не выйдет, Евгений Васильич... Мне очень жаль, что ваше пребывание в моем доме получило такое... такой конец. Мне это тем огорчительнее, что Аркадий...
- Я, должно быть, с ним увижусь,- возразил Базаров, в котором всякого рода "объяснения" и "изъявления" постоянно возбуждали нетерпеливое чувство,- в противном случае прошу вас поклониться ему от меня и принять выражение моего сожаления.
- И я прошу...- ответил с поклоном Николай Петрович. Но Базаров не дождался конца его фразы и вышел.
Узнав об отъезде Назарова, Павел Петрович пожелал его видеть и пожал ему руку. Но Базаров и тут остался холоден как лед; он понимал, что Павлу Петровичу хотелось повеликодушничать. С Фенечкой ему не удалось проститься: он только переглянулся с нею из окна. Ее лицо показалось ему печальным. "Пропадет, пожалуй! - сказал он про себя...- Ну, выдерется как-нибудь!" Зато Петр расчувствовался до того, что плакал у него на плече, пока Базаров не охладил его вопросом: "Не на мокром ли месте у него глаза", а Дуняша принуждена была убежать в рощу, чтобы скрыть свое волнение. Виновник всего этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на четвертой версте, при повороте дороги, в последний раз предстала его глазам развернутая в одну линию кирсановская усадьба с своим новым господским домом, он только сплюнул и, пробормотав: "Барчуки проклятые", плотнее завернулся в шинель.
Павлу Петровичу скоро полегчало; но в постели пришлось ему пролежать около недели. Он переносил свой, как он выражался, плен довольно терпеливо, только уж очень возился с туалетом и все приказывал курить одеколоном. Николай Петрович читал ему журналы, Фенечка ему прислуживала по-прежнему, приносила бульон, лимонад, яйца всмятку, чай; но тайный ужас овладевал ею каждый раз, когда она входила в его комнату. Неожиданный поступок Павла Петровича запугал всех людей в доме, а ее больше всех; один Прокофьич не смутился и толковал, что и в его время господа дирывались, "только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на конюшне отодрать велели".
Совесть почти не упрекала Фенечку, но мысль о настоящей причине ссоры мучила ее по временам; да и Павел Петрович глядел на нее так странно... так, что она, даже обернувшись к нему спиною, чувствовала на себе его глаза. Она похудела от непрестанной внутренней тревоги и, как водится, стала еще милей.
Однажды - дело было утром - Павел Петрович хорошо себя чувствовал и перешел с постели на диван, а Николай Петрович, осведомившись об его здоровье, отлучился на гумно. Фенечка принесла чашку чаю и, поставив ее на столик, хотела было удалиться. Павел Петрович ее удержал.
- Куда вы так спешите, Федосья Николаевна? - начал он. - Разве у вас дело есть?
- Нет-с... да-с... Нужно там чай разливать.
- Дуняша это без вас сделает; посидите немножко с больным человеком. Кстати, мне нужно поговорить с вами.
Фенечка молча присела на край кресла.
- Послушайте,- промолвил Павел Петрович и подергал свои усы,- я давно хотел у вас спросить: вы как будто меня боитесь?
- Я-с?..
- Да, вы. Вы на меня никогда не смотрите, точно у вас совесть не чиста.
Фенечка покраснела, но взглянула на Павла Петровича. Он показался ей каким-то странным, и сердце у ней тихонько задрожало.
- Ведь у вас совесть чиста? - спросил он ее.
- Отчего же ей не быть чистою? - шепнула она.
- Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
- Люблю.
- Всей душой, всем сердцем?
- Я Николая Петровича всем сердцем люблю.
- Право? Посмотрите-ка на меня, Фенечка (он в первый раз так называл ее...). Вы знаете - большой грех лгать!
- Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить - да после этого мне и жить не надо!
- И ни на кого вы его не променяете?
- На кого ж могу я его променять?
- Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал.
Фенечка встала.
- Господи боже мой, Павел Петрович, за что вы меня мучите? Что я вам сделала? Как это можно такое говорить?..
- Фенечка,- промолвил печальным голосом Павел Петрович,- ведь я видел...
- Что вы видели-с?
- Да там... в беседке.
Фенечка зарделась вся до волос и до ушей.
- А чем же я тут виновата? - произнесла она с трудом.
Павел Петрович приподнялся.
- Вы не виноваты? Нет? Нисколько?
- Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! - проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, - а что вы видели, так я на страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем...
Но тут голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил и стиснул ее руку... Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще бледнее прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке.
- Фенечка! - сказал он каким-то чудным шепотом, - любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что сталось с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая...
"Господи! - подумала она,- уж не припадок ли с ним?.."
А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала.
Лестница заскрипела под быстрыми шагами... Он оттолкнул ее от себя прочь и откинулся головой на подушку. Дверь растворилась - и веселый, свежий, румяный появился Николай Петрович. Митя, такой же свежий и румяный, как и отец, подпрыгивая в одной рубашечке на его груди, цепляясь голыми ножками за большие пуговицы его деревенского пальто.
Фенечка так и бросилась к нему и, обвив руками и его и сына, припала головой к его плечу. Николай Петрович удивился: Фенечка, застенчивая и скромная, никогда не ласкалась к нему в присутствии третьего лица.
- Что с тобой? - промолвил он и, глянув на брата, передал ей Митю.- Ты не хуже себя чувствуешь? - спросил он, подходя к Павлу Петровичу.
Тот уткнул лицо в батистовый платок.
- Нет... так... ничего... Напротив, мне гораздо лучше.
- Ты напрасно поспешил перейти на диван. Ты куда? - прибавил Николай Петрович, оборачиваясь к Фенечке; но та уже захлопнула за собою дверь.- Я было принес показать тебе моего богатыря, он соскучился по своем дяде. Зачем это она унесла его? Однако что с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что ли?
- Брат! - торжественно проговорил Павел Петрович.
Николай Петрович дрогнул. Ему стало жутко, он сам не понимал почему.
- Брат,- повторил Павел Петрович,- дай мне слово исполнить одну мою просьбу.
- Какую просьбу? Говори.
- Она очень важна; от нее, по моим понятиям, зависит все счастье твоей жизни. Я все это время много размышлял о том, что я хочу теперь сказать тебе... Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного человека, прекрати соблазн и дурной пример, который подается тобою, лучшим из людей!
- Что ты хочешь сказать, Павел?
- Женись на Фенечке... Она тебя любит, она - мать твоего сына.
Николай Петрович отступил на шаг и всплеснул руками.
- Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал всегда самым непреклонным противником подобных браков! Ты это говоришь! Но разве ты не знаешь, что единственно из уважения к тебе я не исполнил того, что ты так справедливо назвал моим долгом!
- Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, - возразил с унылою улыбкою Павел Петрович.- Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и счастье получим впридачу.
Николай Петрович бросился обнимать своего брата.
- Ты мне окончательно открыл глаза! - воскликнул он.- Я недаром всегда утверждал, что ты самый добрый и умный человек в мире; а теперь я вижу, что ты такой же благоразумный, как и великодушный.
- Тише, тише,- перебил его Павел Петрович.- Не развереди ногу твоего благоразумного брата, который под пятьдесят лет дрался на дуэли, как прапорщик. Итак, это дело решенное: Фенечка будет моею... belle-soeur (свояченицей (франц.). ).
- Дорогой мой Павел! Но что скажет Аркадий?
- Аркадий? он восторжествует, помилуй! Брак не в его принсипах, зато чувство равенства будет в нем польщено. Да и действительно, что за касты au dixneuvieme siecle (в девятнадцатом веке (франц.).
- Ах, Павел, Павел! дай мне еще раз тебя поцеловать. Не бойся, я осторожно.
Братья обнялись.
- Как ты полагаешь, не объявить ли ей твое намерение теперь же? - спросил Павел Петрович.
- К чему спешить? - возразил Николай Петрович.- Разве у вас был разговор?
- Разговор, у нас? Quelle idee (Что за мысль! (франц.)
- Ну и прекрасно. Прежде всего выздоравливай, а это от нас не уйдет, надо подумать хорошенько, сообразить...
- Но ведь ты решился?
- Конечно, решился и благодарю тебя от души. Я теперь тебя оставлю, тебе надо отдохнуть; всякое волнение тебе вредно... Но мы еще потолкуем. Засни, душа моя, и дай бог тебе здоровья!
"За что он меня так благодарит? - подумал Павел Петрович, оставшись один.- Как будто это не от него зависело! А я, как только он женится, уеду куда-нибудь подальше, в Дрезден или во Флоренцию, и буду там жить, пока околею".
Павел Петрович помочил себе лоб одеколоном и закрыл глаза. Освещенная ярким дневным светом, его красивая, исхудалая голова лежала на белой подушке, как голова мертвеца... Да он и был мертвец.
НАЗАД ВПЕРЁД
|
